Глава восемнадцатая
Безмерные толпы народа вылились на улицы, устремив взоры свои на пахнущее цементом здание парламента, битком набитое депутатами. Светило солнышко, грязь засыхала, а люди не могли унять справедливого возбуждения. На их глазах вершилась имперская история. Сотня человек решала их бренную судьбу, вела по узким тропинкам в неизведанные долины и, страшно сказать, сама не знала, где придется устроить привал. Городской страже было строго настрого приказано держать периметр вокруг здания парламента, но простому люду было все равно на приказы начальствующего сословия, он жаждал взглянуть на открытие новой эпохи Тамриэля и ничто не могло его остановить, хоть бы для этого пришлось собрать в городе все легионы Империи. Обыватели заселяли чердаки и балконы, присаживались на крышах. Некто особенно изобретательный додумался даже водрузить на печную трубу кресло и восседать на нем, прикрывшись от солнца куском бежевого холста. В толпе горожан можно было заметить художников-баталистов, любителей урбанистических мероприятий и журналистов. Все это шепталось друг с другом, пытаясь казаться незаметным, не понимая, что является частью весьма шумного организма, молчание одной клеточки которого в мгновение ока заменятся томным шипением другой. Деревянная лавка, застланная бархатными подушечками и мехами трещала под тяжестью депутатских тел. Агриппа сидел рядом с седым поэтом, выбранного представлять творческое сословие. Поговаривали, что если хорошо поискать и порасспрашивать городских букинистов, можно было отыскать пару сборников его сочинений, содержание которых некогда наводило на женскую часть населения благоговейный трепет. Сейчас же он сидел, понурив голову, всем своим видом показывая, как необходимо ему сейчас отлучиться в туалет. - Молодой человек, а, молодой человек, - обратился он к Агриппе, - если его императорскому величеству вдруг будет угодно обратить на меня свое внимание, не будете ли вы так любезны, доложить, что депутат Арарат Шей отсутствует по сверхважной причине, озвучить которую было бы непочтительно. А, молодой человек. - Конечно, не волнуйтесь, - кивнул ему Агриппа и проследил путь строго поэта до дверей. Депутаты мало общались между собой, видимо уже наговорившись за прошлый день. Некоторые мельком заглядывали в заранее заготовленные листочки с речами, протирали потные лица и задумчиво выпячивали губы. Гремаль, мужчина с рыжей бородкой, неуверенно смотрел по сторонам, протирал глаза и никак не мог собраться с мыслями. Все вокруг пугало его и волновало дух; алые знамена, драконы с раскрытыми пастями, безликие гвардейцы в закрытых шлемах, высокие расписанные потолки, сужающиеся наверху колоны и запах цемента, смешанный с дуновением городские паров, проникающих из маленьких зарешеченных окошек, которые находились в паре метров от потолка и походили скорее на тюремные клетки, чем на окна благородной организации. Гремаль был выбран депутатом от крестьянства, самого многочисленного сословия Империи. Неизвестно для чего, возможно, чтобы подчеркнуть свое происхождение или просто посчитав такой наряд подходящим для депутата, он надел грязную засаленную рубаху и бордовый жилет, из карманов которого, в разные стороны, словно усы рыжего таракана, торчали сухие колосья. Сидящие подле представители городской верхушки воротили горбатые носы и шептались, поднимая уголки ртов. - С кого изволите начать, ваше величество? – спросил у императора Олероль. Это был один из канцлеров Империи, министр иностранных дел, назначенный императором председателем парламента. Всегда в белом парике, облаченный в пурпурную мантию, он перебирал лежащие перед ним бумаги и улыбался, оголяя белоснежные зубы. По левую руку от императора сидел Ребен. - Начинайте по алфавиту, - ответил Тит, вглядываясь в лица депутатов, - и предупредите, чтобы вели себя достойно оказанной им чести. - Господа депутаты, прошу внимания, - размашистым и чуть хрипловатым голосом начал Олероль, - первое заседание парламента открывается. Надеюсь, вы не посрамите своих благородных имен и еще раз докажите принадлежность к достойным чести говорить от лица народа гражданам великой Империи. Первым слово получает Авенций, депутатус от города Кватч, - Олероль хлопнул пару раз в ладоши и сел на место. После Кризиса Обливиона канцлер Окато поручил сиродильскому буржуа Авенцию восстановить разрушенный город и выделил на это из казны огромную для кризисного времени сумму денег. Новоявленный губернатор приказал очистить землю от руин и возвести на их месте поражающий богатством и величием особняк. В нем он и поселился. Вскоре близлежащие селения почуяли запах пустующих земель и устремились обживать новые земли. Но вместо благополучного существования в лоне природы и благодетельного губернатора, они наткнулись на трехметровый забор вокруг особняка и три десятка наемников. За гражданскими войнами и прочими анархиями никому и в голову не приходило проверят правдивость докладов Авенция. Формально город существовал, а значит претензий к губернатору не было. Тощий человечек с орлиным носом, вечно поднятыми бровями и опущенной нижней челюстью поднялся на трибуну, поклонился императору, потом председателю и начал, силясь побороть заикание: - Господа депутаты, мне чрезвычайно лестно находиться сегодня в вашем обществе. Новость о собрании парламента, о которой я узнал всего лишь пару недель назад, право, застала меня врасплох. Надежда на исцеление нашего общества, теплившаяся в моем сердце, может наконец расцвести бутонами правды, собравшейся в умах моих уважаемых коллег. Совместно с ними, я намерен, предав тело свое императорской власти и дух святым праотцам… Кто-то харкнул, шаркнул ногой по цементному полу и громко выдохнул. Оратор посмотрел в сторону звука и окончательно смутился. - Мы поняли вашу мысль, господин депутатус, думаю, стоит покончить со вступлением, - не повернув головы, сказал Олероль. Он что-то постоянно писал в своей тетради, поочередно поглядывая на императора и собрание. - Расскажите лучше, Авенций, как продвигается восстановление арены в Кватче, - бросил тощий длинношеий паренек, самый молодой депутат в парламенте. Он встал, выпрямив свою статную спину, и насмешливо посмотрел на выступающего. Видно было, что он не воспринимает всерьез слова Авенция и говорит лишь для того, что потешиться над ним и показать собранию свое существование. Несколько депутатов хохотнуло, но в большинстве своем общество молчало, заменяя звучание потиранием подбородков и заинтересованным прищуриванием. Всем было интересно узнать, что на это ответит Авенций. Ничего, впрочем, не изменилось с прошлого вечера, только вместо гранатовых вин и масляных тарталеток с соусом из белых грибов, депутаты пожирали волнующие ум и тело речи разносортных персонажей. - Вам слово дано не было, молодой человек. Дождитесь своего часа и потом уже говорите, - забормотал он взволнованно, но стараясь выглядеть полным аристократического самообладания. Он потянулся было за платком и даже схватил его за уголок, но рука дрогнула и белый кусочек дорогой материи, порхая, опустился на пол. Авенций хотел было отправиться за ним под трибуну, но смутился видом улыбающихся депутатов и оставил его там навсегда. - Это не речь, господин Авенций, а вопрос. Господин председатель, можем ли мы задавать вопросы господам выступающим? – спросил паренек у председателя. - Про это ничего не сказано, но страшного будет мало, если вы зададите вопрос, конечно, максимально корректный, - неуверенно ответил Олероль, постоянно поглядывая одним глазом на реакцию императора. - Не стоит насчет этого волноваться, господин председатель. Ваше величество, депутаты… Господин Авенций, что сделано лично вами для восстановления арены Кватча? Воцарилась тишина. Взгляды устремились на Авенция. Он стоял, пораженный стороной председателя и ожидающим взглядом императора. - Я делаю все возможное и это не будет ни для кого секретом (зал зашипел от смешков), что все выделенные вашим величеством капиталы пошли на восстановление инфраструктуры разрушенного города. Любой из вас, - он гневно посмотрел на паренька, - может завтра же отправиться в Кватч и собственными глазами лицезреть постигшие его перемены. Уверен, вы тут же измените свое критическое мнение и поймете наконец, что проблемы нашего государства излишне преувеличены, - последние слова он сказал так, что все сразу поняли, насколько искренни они были. Это было еще более раздражающе. Слушать комические, отвлеченные от реальности речи, было еще более или менее весело и забавно, но когда с трибуны начали произноситься подобные глупости, да еще и с намерением выдать их за серьезную истину, зал взревел. - Уйди ты уже с трибуны! Нет, говорит, проблем! - раздался иронический выкрик из зала. Смешки были ему поддержкой. Авенций бросил несколько взглядов на депутатов и вернулся на свое место. Паренек зааплодировал; несколько человек последовали его примеру. - Простите, господин председатель, ваше величество. Речь последнего выступающего навела меня на одну мысль, позвольте изложить ее присутствующим здесь господам, - вскочил он вдруг со своего места. Выбравшись из самых низов ремесленного сословия, дарованных ему добрыми родителями, паренек овладел многими профессиональными навыками, сразил статую наук и стал самым молодым адвокатом Имперского города. Товарищи любили его за трудолюбие и мастерство ремесленника, клиенты благодарили за успешные окончания судебных дел, предлагали щедрые подарки, но он мужественно отказывался, принимая лишь интеллектуальную помощь в разработке судебной реформы. Каждый раз, когда он прикасался разумом к мечте о справедливом мироустройстве, душа проникалась священным вдохновением. Каждое учреждение в Империи вызвало в нем неприязнь; ему было тяжко смотреть на убожество и отсталость политических институтов. Он хотел изменить все это, превратив застоявшуюся лужу государства в нечто новое; то, о чем раньше говорили только фантазеры-утописты. Длинные волосы его растрепались, воротник расстегнулся; видно было, что он уже давно приготовил свою речь и только и делал, что ждал момента выйти с нею на парламентскую публику. - Следующий выступающий – Агриппа, депутатус от провинции Валенвуд. Его очередь говорить. Но, дабы закончить обсуждение, начатое депутатосом Авенцием, будет позволительно дать вам краткое слово. Паренек бойко вскочил на трибуну и заговорил, подняв подбородок: - Меня зовут Эстус. Я депутат от ремесленного сословия. Одного, между прочим, из самых многочисленных в Имперском городе. Больше нас только сословия портовых рабочих и нищих. Нищих! Сорок шесть процентов Имперского города составляют безработные и бездомные личности. Я повторюсь – личности! Именно личности, а не скотина, которой некоторые персонажи нашей имперской политики называют бунтовщиков из Портового района. Спрашивается, против чего и за что бунтуют эти люди? Почему они не продолжают жить в своей привычной среде нищеты, воровства и грязи? Зачем отвергли они сии постулаты? И самое главное, где они среди нас, почему нет их представителей в парламенте? Разве они уже не люди, раз посягнули на святые основания имперского трона? – ему было уже все равно на Кватч и особняки Авенция. Он глядел глубже и шире, стараясь, разгребая тонны зловонный грязи, ухватить ту бациллу, что одевает корону власти на людей, подобных Авенцию и подобных ему. - Потому что это бунтовщики, молодой человек. Вы хотите, чтобы рядом с нами сидели разбойники и бандиты, убийцы имперских солдат? Если хотя бы одно такое зверье появится в стенах этого здания, я в ту же минуту покину парламент, - надменно заговорил депутат от Анвила, - не забывайте, что это собрание лучших людей Империи, а не ее отбросов и врагов. В конец концов, постыдитесь произносить сии речи пред лицом императора! Агриппа смотрел на разворачивающееся перед ним противостояние равнодушно. Он уже многое передумал и единственное, что ему хотелось сделать, это произнести речь и удалиться обратно в Валенвуд. Он понял, что здесь ничего не решается и никогда не решиться. Но были в Имперском городе менее последовательные, но более оптимистично настроенные персонажи. Один из них сидел в захудалой таверне и смотрел, как муха торопливо трет лапки, перебегает с одного куска спаржи на другой, дергает головой, но так, что это нельзя было заметить человеческому глазу, силится взлететь, но отступает перед очевидным бессмыслием этой затеи. - Шупетун, сделай милость, налей пивку и закажи рагу. Но только чтобы поменьше чесноку. От него мне жутко худо, - прожужжала муха и два раза подряд потерла лапки. Мутные бордовые глазки ее пытливо смотрели на вкушающих скоромную пищу бедняков, выделяя среди них одного отличного от общей массы хаджида в кафтане. - Ну уж нет, сиди голодная. Смотри, какая толстая, жирная стала, скоро ведь и взлететь не сможешь, так и помрешь тут, на куске спаржи. - Это ты прав, спорить не буду. Но пожрать перед смертью я все равно не откажусь. Тащи рагу. Шупетун неловко махнул рукой, но вместо официанта с меню и блокнотиком, до него донеслись насмешливые, грубо-презрительные слова: - Смотри, размахался, аристократ! Что заказывать будете, милорд?! Хлеб, воду или, может быть, самогон? У нас, знаете ли, больше и нет ничего. Всё покушали благородные господа, - говорил строитель, замотанный в грязные клочья синей мантии. Лица его не было видно, зато не поддавалось сомнению присутствие кинжала на поясе и длинных рук с вздутыми на них венами. Наверняка, это был один из строителей здания парламента. «С чего они взяли, что я аристократ? Одежда у меня бедняцкая, лицо экстаза не выражает…» - подумал он кратко. Вокруг засмеялись. Шупетун решил не ввязываться в перепалку с обитателями таверны, потуже затянул пояс и развел перед мухой руками. Она все поняла. После злополучного посещения типографии пять дней назад, Шупетуну пришлось уйти в подполье. Вокруг его дома постоянно кружились то всадники в капюшонах, то подозрительные люди. Возможно, все это было первым симптомом зарождающейся паранойи, но ему все равно не хотелось лишний раз рисковать. Единственным сейчас его желанием было убраться куда подальше из подконтрольных правительству районов; лучше всего конечно было бы отправиться в Портовый район и присоединится к восставшим. Но его, конечно, никто не пропустит через кордон. Напротив примостилось сгорбленная, совершенно опустившаяся и потухшая физиономия Рад-Журиба. Еще пару часов назад остатки его благородности изнывали от горечи соседства со сбродом таверны, но теперь ему было все равно. Сознание своего величия окончательно выгорело в нем, иссушилось, не оставив после себя даже скромной ложбинки. Он выпил три чарки самогону, закушал морковку и плюнул на все, что было и на все, что будет. - Вот мы и встретились, господин типограф. Кто бы мог подумать, что это вы придете ко мне, а не наоборот. - Можете подпереть меня ногой, Шупетун, можете топтать меня, но, даэдра вас побери, не смейте меня жалеть, - грозно прошипел Рад-Журиб и сгорбился под тяжестью насмешливых взглядов гуляк, - будь проклят этот красный кафтан и вы, мерзкое стадо. Шупетун искоса посмотрел на Рад-Журиба: - Кого-кого, но вас я пожалею в последнюю очередь. Будете самогон? Мерзкое пойло, но, увы, вино осталось только в погребах Башни Белого Золота. Рад-Журиб согласился. Ему было уже все равно чем напиваться. - Я слышал эту историю с типографией, - продолжал Шупетун, сдерживая улыбку, которая невольно бросалась в уста, при виде сморщенной мордочки хаджида, - боюсь признаться, мне отчасти жаль ее. Все-таки лишь благодаря ей я жил последние пару лет. Помните эти произведения о повешенном ростовщике и потопе, унесшем жизнь трех служанок лорда Бартоса? - Да. Редкостная глупость. Хлам. Бездарные рассказы, - прошипел Рад-Журиб, морщась от выпивки. - Вот сейчас вы искренни. Правда, раньше вы говорили тоже-самое. Знаете, что отличает вас от всех остальных аристократов? Вы не безнадежный ублюдок. Жизнь еще поставит вас на место. Она вытравливает из людей гной или наоборот, добивает и без того больной организм. Боги видят, мне не хочется видеть вас мертвым. Да и император не заслуживает такой участи. Я вообще добрый, когда пьян. Еще я искренен. Искренен прежде всего перед собой. Сейчас я могу признаться самому себе: я бездарность; полная и безоговорочная. Ваши слова не оскорбительны для меня, ведь их говорит мой же язычок. Мозжечок поклоняется ему, господин типограф, и трепещет. Ведь так ведь? Пока в парламенте шли заседания, Рад-Журиб слушал откровения Шупетуна, в Имперской Тюрьме творилось нечто невероятное: Жалеб раскуривал трубку, Цвайцип удивленно потирал сине-зеленую чешую, а шеф Пенитус Окулатус Гонорий почесывал вшивые бакенбарды. Искусной укладкой они убеждали вольного или невольного наблюдателя в своей непоколебимой внушительности. Неизвестный нам пока цирюльник наверняка пользовался в народе неподдельным уважением. - Вот скажи мне, Жалеб, у рыбы ведь есть чешуя? – задумчиво спросил аргонианец, внимательно разглядывая свои тонкие плотные ладони. - Ну, есть, - сладостно проговорил бретонец, выпуская в воздух длинные нити светлого дыма. - И у меня тоже есть. Получается, я рыбьего племени? - Сложно сказать. С одной стороны, подобные тебе обитают в водных районах. Возможно, они каким-то странным, мне неизвестным образом, приобщились к условиям рыбы и обзавелись чешуей. В любом случае, ты, насколько позволяют судить мои уши, способен глаголить, что рыбному миру не позволительно. Получается, ты не рыба, а подобное рыбе существо. Рыба, наделенная человеческой душой. - Следуя твоей логике, у нордов, которые тоже долгое время жили в одном климатическом и природном пространстве с мамонтами, должен вырасти, допустим, хобот. Но посмотри на любого норда и вместо хобота ты увидишь на его харе человеческий нос. Следовательно, что-то здесь не правильно, друг мой. Жалеб собрался ответить на реплику товарища и уже состроил заумное выражение лица, но не успел открыть рта, как крик имперца прервал его мысль. - Заткнитесь оба! И так из-за всего этого голова болит! – Гонорий вынул из бакенбард очередную вошь, раздавил ее большим пальцем об еловый стол и возопил, воздавая руки входящему в кабинет человеку, - Горбушка, хвала богам, ты послан мне самим провидением. Займись, будь добр, этой проклятой волчицей, - он указал на сидящую в тени девушку, - расколи ее, она ведь просто бронированная, непробиваемая; талдычит одно и то же; права у нее какие-то, говорит, есть незыблемые. Гонорий похлопал Горбушку по плечу, еще раз сурово посмотрел на рядовых агентов и вышел из кабинета, держась за пульсирующие виски. Горбушке ничего не оставалось делать, как послушно выполнять поручение своего начальника. Он опустился в еще не остывшее кресло главного дознавателя, блаженно выдохнул и посмотрел на сидящую перед ним девушку. «Блондиночка-с», - подумал он сквозь дым Жулеба. В душном помещении кабинета хотелось делать все, кроме работы. Курить трубку – пожалуйста, бесцельно перебирать корешки старых рассыпающихся дел времен Уриеля, говорить о всяких безделицах – милости просим, но работа – это уж увольте. - Что ж, вот и до меня дошла очередь выполнять сию неблагодарную работу, - сказал он едва улыбаясь, - меня зовут Горбушка, а вас, если верить неверно составленному протоколу моего коллеги, Веспения. Так ведь? Девушка кивнула и чуть подвинулась вперед, так, что из тени стал показываться лишь кончик ее острого носа. - Замечательно. Сейчас я задам вам несколько вопросов, вы ответите на них и отправитесь домой. Все просто. - Я уже ответила на все вопросы еще два дня назад, но меня никуда не отпустили, - наконец сказала она и в голосе ее, особенно заострившись на последних словах, проскользнуло отчаяние. - Ну так их задавал не я. Со мной же, обещаю, ничего подобного не случится. Девушка недоверчиво глянула на Горбушку, но ничего не сказала. - Если мы покончили с официальной частью обещаний и гарантий, позвольте спросить, вы живете на Талос Плаза, в доме номер сорок пять, принадлежащем господину Тулимусу? - Да. - Сожительствует ли с вами некий господин Шупетун? - Да. - С каких пор? - Уже второй год. - Замечательно. И кем он вам приходиться? - Спутником жизни, - уверенно сказала девушка и губы ее невольно сжались. - Какие были его увлечения, пристрастия, может, хобби? - Не знаю точно. Он очень разносторонний человек. - Вы не знаете пристрастия своего спутника жизни, с которым прожили почти два года? - Если вы имеете в виду политику, то увольте, я далека от нее и не обращала внимания на эту часть его ума. - Политика лишь часть дела. Вы ведь знаете, за что он разыскивается? - Поговаривают, что за бунтарские настроения. - Правильно. Вот только не вздумайте понимать слово «настроения» в буквальном смысле. Наше законодательство полно подобными понятиями; они лишь путают дело. Нам же важно разобраться в ситуации как можно более объективно, а для этого необходима цельная и полная информация. Понимаете, факты. Ваш сожитель уже третий месяц распространяет антиправительственные речи, подначивает людей на восстания, подрывает авторитет власти. Вы ведь понимаете, в каком положении находится сейчас наше государство, так ведь, Веспения? Как думаете, что будет с ним и со всеми нами, если мечты и надежды вашего сожителя сбудутся? - Понятие не имею. - Хорошо. Вы читали произведения Шупетуна? - Давно, помню, читала. Но в последнее время нет. - Вы хорошая спутница жизни, Веспения. На месте Шупетуна я бы вами дорожил, а не бросал с кучей подозрений на произвол судьбы. Девушка опустила глаза. - Когда в последний раз вы с ним виделись? - Пять дней назад. Перед началом заседаний парламента. - Что он вам говорил? - Сказал, чтобы я не беспокоилась и не искала его, - голос девушка дрогнул. - Где вы с ним встретились? - Недалеко от редакции «Вороного курьера». - Он был взволнован, испуган, может, расстроен? - Все вместе. Он был не в себе. - Последний вопрос на сегодня: вы знаете, где он может сейчас находиться? - Где угодно в Имперском городе. - Согласен. Ладно, - встрепенулся Горбушка, - вы можете быть свободны. - Свободна? Правда? – удивленно пролепетала девушка. - Конечно. Я же вам говорил в самом начале. Горбушка держит обещание, - он прикоснулся губами к холодной руке Веспении, заметил про себя ее слабость и улыбнулся на прощание. Когда девушка скрылась в дверях, Жалеб, который все время допроса тихо сидел в уголочке и курил трубку, вдруг задумчиво сказал: - Врет она все. - Конечно. Любой бы на ее месте соврал, - прошептал Горбушка. - Не надо было ее отпускать. На нашей стороне был эффект внезапности. Теперь она будет прятаться лучше, - прошипел аргонианец. - Или предупредит своего дружка-бунтовщика, - добавил бретонец. - Это был бы самый лучший исход дела. Поднимайтесь и следите за ней постоянно. Вкуриваете, не спускайте с нее глаз; куда она, туда и вы. Если повезет, через пару дней она сможет собственными глазами лицезреть своего сожителя вздернутого в центре Талос Плаза, - приказал агентам Горбушка и, подождав, пока товарищи с тихим ворчанием и стоном очистят помещение, скинул с себя дорогой пиджак, надел его менее внушительную копию, потом взял с внутренней поверхности печной трубы немного сажи, мазнул ею немного на лицо, на рукава пиджака, напялил на голову старую широкополую шляпу и вышел из кабинета на свежий воздух. Путь его лежал в каналы.
|