Трикстер
Велотис Хавен
Безымянная гробница близ города
Какой смертный не боится смерти? Наверное, только тот, чей разум слишком примитивен для такого сложного чувства, как страх. Смерти боятся все - и абсолютно заслуженно. Какой смертный не боится темноты? Во всяком случае, те, кто считает боязнь темноты детской слабостью, недостойной настоящего мужа, определенно подвержены этому страху в наибольшей степени. Смерть и тьма - те две первоосновы, что испокон веку составляет основу суеверного человеческого страха перед местами упокоения. То, что заставляет человека, будь он хоть кем - почтенным лордом или безродным пахарем, тороватым купцом или аскетичным монахом, грубым воином или надменным магом десятой дорогой обходить древние заброшенные кладбища, сплевывать через плечо при виде унылых сельских погостов, поневоле сбивчиво шептать молитвы, едва ощутив даже слабое дуновение ветра со стороны седого покосившегося мавзолея. То, что мучает слабую смертную плоть даже самого сильного духом человека, оказавшегося лицом к лицу с обычным восставшим мертвецом неукротимой дрожью страха перед непостижимым таинством вечной в своем бессмертии, неизбывной муки служения чужой, надмировой воле - или даже воле вполне представимого некроманта... То, отчего у спускающегося во мрак данмерской родовой гробницы искателя приключений учащается биение сердца, стучат зубы, трясутся поджилки, а пальцы до боли сдавливают якобы спасительный факел, чей неверный свет бесстыдно сулит обманчиво успокоительные обещания защиты и обороны, но однажды непременно иссякнет, жадно и без остатка высосанный тьмой, оставив своего подзащитного одного блуждать во мгле его собственных кошмарных иллюзий, воскресших из небытия тех самых "детских" страхов и пустых, безжизненных и оттого еще более зловещих галереях катакомб... То, что мягким бархатным плащом укроет, обнимет и прижмет к своему сердцу, как любящая мать свое беззащитное чадо. Что даст истинный отдых и беспечальный покой ему, существу без желаний и стремлений, без дома и собственного имени, лишенному всякой способности страдать или испытывать радость, тому, кому равно чужды слезы и смех, жестокость и милосердие, ненависть и любовь. Чем он живет? Тем, что не может иначе. Неспособный к мечтам, он не чувствует страха перед тьмой и не находит в смерти абсолютно никакого устрашающего величия, которое так любит воспеть иной бард, случайно забредший в один с Трикстером портовый кабак. И тем не менее цепляется за бессмысленную жизнь. Его главная битва давно проиграна, установленное, казалось бы, равновесие не сохранено, и то, что он наивно почитал возможным - сосуществование в границах одной единственной души двух полярных сущностей - человека и вора, оказалось лишь жалкой попыткой придать своим мотивам хоть какое-то благородство. Человек давно уже мертв, и теперь он, Трикстер - только вор. Вор, и не более того. Эгоистичный, черствый, безжалостный, при этом талантливый и дьявольски хитрый и ловкий. Только отобрать у себя это убогое подобие жизни он не позволит ничему и никому.
Позади остался путь по ночному городу, позади блуждания по паутине затхлых подземных коридоров и казавшийся бесконечным спуск все глубже и глубже в черную утробу земли, освященной именем Альмсиви и теперь бережно хранящей тысячелетний сон истлевших костей и праха. Теперь вор сидел один среди безмолвных урн, пыли, грязи и паутины не замечая пронизывающего холода сырой могилы, не обращая внимания на так и буравящие его зловещие взгляды пустых глазниц. Черепов и костей тут хватало - это был нижний ярус склепа, где располагались самые обычные катакомбы. Здесь погребали чернь. Даже не погребали, это слишком громко сказано - сюда просто скидывали тела, не особо заботясь о том, чтобы хоть как-то проявить к усопшим почтение. Роскошные усыпальницы знати и "голубой крови" Великого Дома располагались на самом верху, ну а дальше шла градация по сословному признаку - чем глубже, тем более скромным было убранство залов. Но, разумеется, данмер-вор думал совсем не об этом. Руки фаворита ночи яростно теребили неподатливые застежки на ремнях только что украденной кожаной сумки, с губ то и дело срывались черные проклятия в адрес упрямых петель, вор весь трепетал в предвкушении того, как из этой грубой походной сумы на равнодушные ко всем и всяческим страстям плиты пола со своим извечным веселым звоном высыплются сверкающие дрейки имперской чеканки - единственное, что под этими двумя лунами имело для него ценность и значение. Сколько можно возиться с этим чертовым ремнем! Трикстер сперва еще надеялся приберечь сумку, авось понадобится, но терпение уже было безвозвратно потеряно - один штрих кинжалом, и... ничего?! Вор принялся остервенело трясти злосчастную сумку, и, будто в насмешку над его злобой, перед ним шлепнулся какой-то невзрачный перешнурованный свиток. Трикстер даже не стал рассматривать эту находку, он запустил в чрево сумки загребущие руки, перерывая все содержимое. Вскоре весь нехитрый скарб чародея-иноземца - камни душ, какие-то препараты, назначение которых только алхимик и определит, чернильница, перо да несколько мелких медяков - вот и все, что удалось выскребсти. Мало того, что в сумке не было ничего ценного, там даже не нашлось чего-то мало-мальски полезного или просто сьедобного. Разьяренный собственным бессилием, вор готов был возненавидеть и уничтожить все живое вокруг себя - но вокруг него сейчас не было ничего живого, и, не имея возможности дать дорогу клокочущему гневу, он схватился за свиток. Символ несбыточной надежды был тотчас освобожден от шелковой шнуровки, ловкие пальцы развернули пергамент, Трикстер засветил небольшой переносной масляный фонарь и впился глазами в причудливые изгибы каллиграфически изящного почерка мага. На мгновение ему почудилось какое-то шевеление в пляшущих по каверне тенях, порожденных светом фонаря. Все чувства, повинуясь неведомому инстинкту, тотчас обострились... но, похоже, это просто еще одна злая шутка неконтролируемого сознания. Трикстер сосредоточился, взял себя в руки и с головой погрузился в чтение...
ДМ
Это был дневник, и первая страница рассказывала следующее:
12, Месяц Первоцвета
«Она занимает все мои мысли и чувства, я желаю избавиться от этой напасти и не могу, словно липкий кошмар, меня обволакивает по ночам мысль о существовании этой колдуньи. Чему учили меня все эти годы – мать и отец, дед и дядя, чем научился владеть я, пройдя в Гильдии Магов весь путь до звания, которое я ношу сейчас с честью – все это меркнет при одном лишь осознании, что бывают такие маги, как ОНА. Маги, способные изменить не одну судьбу, но судьбу целого континента. Зачем я отправился на ее поиски – уж не потому ли, что до сих пор не верю в НЕЕ, считаю все это пустой выдумкой какого-нибудь подвыпившего волшебника, решившего разыграть нашу Гильдию. Сколько потрачу я дней и ночей, сколько опасностей встречу на своем пути, а приближусь ли я хоть на шаг к истине? Скорее всего, нет… Передо мной встанут пепельно-моровые земли Страны Данмеров, и, может быть, я сгину в них, так и не напав на ЕЕ след, так и не узнав, правда или ложь это была. Как бы там ни было – это мой выбор и мой рок, и я буду до конца следовать этому, пусть и неверному пути, потому как в противном случае не видать мне покоя до конца моей земной жизни. И только ли земной.»
Вор хмыкнул, представив лицо столь впечатлительного мага и отложил первую страницу. Вторая была написана через два дня.
14, Месяц Первоцвета
«ЕЙ достались по наследству несметные богатства, говорят стены ее пещеры украшают алмазы и сапфиры, но как они могут утверждать, если никогда там не бывали. Говорят, звали ее когда-то Веланда Андрети, она принадлежала к знатному роду и одному из Великих Домов Морровинда, но что-то произошло и молодую тогда еще волшебницу невзлюбили. Она могла бы построить себе прекрасный дом с кучей слуг, но избрала изгнание, тем не менее забрав с собой все сокровища, что достались ей от прадеда. Ходили слухи, что колдунья продолжила, поселившись в горах, занятия некромантией и другими не менее мерзкими искусствами. Она научилась в совершенстве повелевать волей давно ушедших, призывая их в этот план и…»
Трикстер невольно оторвал взгляд от пергамента – его фонарь стал сильно коптить, извергая вместо желтоватого света струи черного дыма. Вокруг вора медленно, но верно собирались призраки. Из углов и щелей, двигая невесомыми одеждами и безразлично глядя во тьме бесцветно-прозрачными глазницами, духи забытых и безвозвратно утерянных, окружали источник тепла и жизни – Трикстера.
Трикстер
Тревога раскаленной иглой вонзилась в сердце, заставляя вора вновь тщетно вглядываться в непролазный, густой мрак. Он замер, не смея ни шевелиться, ни даже дышать - и понял, что самое недопустимое в такой ситуации чувство - тот самый страх - уже начинает им овладевать, пробивается сквозь твердь трикстерова каменного бесчувствия и подчиняет себе его, Трикстера, мысли. Вор привык доверять своему чутью опасности, но доселе этому чутью удавалось за что-то зацепиться, получить какое-то материальное воплощение, давая Трикстеру шанс избежать угрозы. Теперь же перед ним была только враждебная, глумливая темнота, да присосавшийся, словно пиявка, пульсирующий беспричинный ужас.
Огонь потух, насмешливо отфыркнув в воздух тонкую струю смердящего дыма. Вор стоял ни жив, ни мертв - надо было что-то делать, как-то возвращать самообладание, но чувство присутствия во мраке рядом кого-то, или чего-то чужого было невыносимо, оно парализовало, сковало и спутало его, словно чудовищный паук, однако же не спешащий немедленно пожрать беспомощную жертву, вкушающий каждый миг ее бессмысленной борьбы, наивных попыток цепляться за жизнь, купить еще немного песка для часов... Внезапно, когда воздух перед ним завибрировал потусторонними белесыми сполохами, вора пронзила и обожгла ужасная догадка - призраки! Сквозь плоть грубого, отринувшего их некогда мира прогрызались с мучительной, непостижимой для смертного болью межпланового существования эти убогие пародии на жизнь, перед ошеломленным Трикстером вновь склеивались осколки давно прожитых судеб, воссоединялись лоскуты истертых воспоминаний, срасталась разорванная временем бесплотная кожа... Трикстер лихорадочно соображал, в голове проносилисьНо как, почему, откуда?! Вор знал - этого не могло произойти, это невозможно, он не верил! Здесь было тихо всегда, сколько он себя помнил. Даже как-то неприлично тихо, для такой огромной могилы. Переждать здесь день или остаток беспокойной ночи в этой гробнице всегда можно было совершенно безбоязненно - само это место многие века назад утратило память об умерших и превратилось лишь в каменный мешок, во вместилище бренных костей и безжизненного праха. Здесь не осталось никаких условий для возвращения этих уродливых теней или восстания мертвых, а в атмосфере этого склепа больше не осталось ничего пугающе величественного, давящего человеческую волю и вселяющего в душу благоговейный трепет перед распахнутыми вратами вечности...
Так откуда здесь ЭТО? Хозева и создатели склепа и думать бросили о его содержании, не говоря уж о том, чтобы воззвать к предкам и подъять духов на бесконечную стражу нерушимого покоя могил. Тогда некромант? Чушь, если бы вблизи города завелся темный маг, достаточно сильный для пробуждения такого количества столь древних и могучих призраков - об этом уже знала бы каждая мышь Велотис Хавен, а Ординария устроила бы окрестным землям такую "инспекцию", что на многие лиги вокруг города вся живность сочла бы за лучшее поглубже забиться в норы и дупла, лишь бы не попасть под горячую руку одержимых борьбой с "грехом и скверной богомерзкого язычества" жрецов. Значит... Трикстер, сам не веря в возможность своего предположения, воскресил в памяти последние прочитанные строчки. "Она научилась повелевать волей давно ушедших, призывая их..." Неужели все эти - глаза вора затравленно заметались в поисках бреши в строю сжимающих кольцо призраков - работа той самой? Это обьясняло многочисленность восставших, но не предоставляло Трикстеру никакого пути к спасению. Он был отрезан от единственного известного ему выхода на поверхность, и ничего хорошего это не значило. Он уже мог слышать мягкий шепот приближающихся серых силуэтов. Их незримая аура некогда пережитых мук и эманаций теперешних, посмертных страданий неприкаянных душ, не удостоившихся обрести мир в беспечальном царстве Безмолвной Госпожи окатила Трикстера волной неестественного, яростного отчаяния - и наконец он решился. Вор, словно окрыленный страхом слияния с забвением, бросился бежать вглубь прогнивших катакомб, сжимая в руках злополучный пергамент...
ДМ
Но впереди него, из мягкой пушистой темноты, запутавшейся в паутине и старой, как само мироздание, так вот, впереди уже маячили такие же бесплотные силуэты. Они бесшумно перемещались вверх и вниз и по сторонам, смыкаясь в круг вокруг Трикстера, но не трогая его. Едва видимые белесые губы призраков не шептали проклятий, их привлекало что-то другое. В отличие от обладающих материальными телами скелетов, личей и прочей неупокоенной дряни, духи не стремились повредить телесную составляющую ночного посетителя гробницы. Они питались его страхом, что-то притягивало их сюда и, если бы вор не был настолько напуган, если бы не прорвалось в нем черное отчаяние, он бы сообразил, в чем причина.
|