Дарер прошипел вслед бандиту: "Чтоб тебе гореть". "И всему, — подумалось ему. — Да, да! Всему гореть. И мне с ним". Ему стало нехорошо. Дарера тошнило, от стремительной смены ужасных событий у него кружилась голова. Осознание собственной беспомощности делало его ещё более беспомощным, нежели он был раньше. "Но когда-нибудь, — пробубнил Дарер себе под нос быстро, отрывисто, — всё сгорит". Ноги данмера подкосились, и он упал на колени перед нордкой. Она жалобно глядела на него и всё что-то мычала. Дарер не мог видеть её заплаканного лица, но аккуратно взял его в руки и сказал негромко, почти монотонно:
— Слушай... Я не знаю ни кто ты, ни откуда. Я ничего о тебе не знаю. Я, правда, не хочу делать того, что должен, но у меня нет иного выхода ("Как банально это звучит!" — прыснул внутренний голос). Смотри; там стоит дремора. У него за плечами клеймора, которая непременно окажется над моей шеей, если я сверну с пути; я знаю это, знаю! Мне будет конец. Я не могу противиться грядущему. Я вообще ничего не могу... Даэдра!
— Да? — язвительно ответил дремора, которого оклик Дарера, как жужжание мухи, отвлёк от размышлений.
— Убей того человека, разбойника. Ты ведь презираешь его? Он ведь жалок? Убей его!
Тварь из Обливиона снисходительно улыбнулась. В этом красноречивом её жесте, казалось, сочетались и согласие со смертным, и невозможность исполнить его волю. В первом Дарер не был уверен, но второе уже стало очевидным.
— Нет, — мягко ответил Даэдра и отвернулся.
— Видишь? — вновь обратился Дарер к девушке. — Он — удавка на моей шее. Один лишь шаг в сторону — и она затянется. Я... правда бессилен.
Девушка молчала. Данмер, ненадолго пришедший в себя, помог ей сесть так же, как сидел сам. Связанные руки и ноги, конечно, этому препятствовали, но кое-как она уселась. Развязать девушку данмеру в голову не пришло, равно как и вытащить кляп — об этих вещах он, кажется, вовсе забыл. Дарер заправил выбившийся локон её золотых волос ей за ухо; на ум ему пришла строчка из старинной данмерской поэзии, которую он читал в детстве: "Твои светлые волосы в моём голосе". Дарер слабо улыбнулся девушке, как будто из последних сил, потом снова приложил ладони к её щекам.
— Я могу немногим тебе помочь, — он прочитал слабое заклинание, и девушка ощутила тепло, разлившееся из-под его рук. Это было особенное тепло, и дело было не в его магической природе. Колдовство Дарера вернуло её к тем дням, когда она была счастлива и свободна; одна за другой вставали в её памяти яркие, сильные образы и воспоминания — детство, семья, лето. Всё то, чего ей уже никогда не увидеть, посещало её совсем по-человечески, как если бы люди прощались друг с другом и устраивали последние посиделки, где вспоминали бы славное былое. Дарер ничего об этом не знал. Его народ не имел таких обычаев, его память не содержала в себе следов этих обрядов, но некоторая особенная энергия, которую девушка приняла в виде колдовского тепла, разбудила в ней то, что она увидела. Как сладость риска, как первая влюблённость, как вспышка молнии! — появилось, но тут же исчезло, оставив только лёгкое раздражение на подёрнувшейся кромкой отчаяния пелене души.
Так они просидели какое-то время. Неудобную тишину прервал дремора; смертные дела его вообще тяготили, а тут ещё и такие сцены. Он как будто бы невзначай притопнул сапогом, что вернуло Дарера к реальности. Данмер словно проснулся от внезапного шума: сначала он почувствовал страх, но затем к нему вернулось то же сухое безразличие. Тогда-то он и заметил, наконец, кляп во рту девушки.
— Может, вытащить тебе его? — спросил он без какой-либо эмоции в голосе.
Сообщение отредактировал Qui-Gon-Jinn - 12.03.12 - 19:54
|