Разговор иссяк. Голова кружилась. Может, от вина. Или от усталости. Или она непривычно много съела этим вечером. Голоса и крики в таверне сливались в сплошной бесконечный гул. Разномастные физиономии присутствующих смешивались в один размытый образ. И не разобрать слов. И не разглядеть лиц. Всевозможные ароматы и запахи – табака, дорогого и дешевого вина и эля, еды и пота – сплетались, спутывались, оставляя противный привкус горечи в горле. Джен закашлялась. Захотелось глотка свежего морозного ветра, пригоршни колючего снега в лицо. Чтобы обожгло щеки, резануло по глазам. Чтобы отрезвило голову. Чтобы попытаться еще раз. Чтобы все начать сначала… Идти по колено в серебрящейся белой крошке, утопая, почти бесполезно хватать разряженный воздух ртом, ища взглядом в сгущающихся сумерках силуэт милого дома вдалеке. Когда поясницу и ноги ломит от усталости. Но ты не смеешь остановиться. Ты почти задыхаешься, но продолжаешь путь. Стужа так и норовит пробраться под детские рукавицы, вьюга рвет полушубок, нещадно хлещет снежными струями. Но ты должна идти. Ты обязана дойти. Не существует ничего более важного. Ни почему ты одна. Ни что произошло. Пока никаких вопросов и никаких сомнений. Ничего, кроме темнеющей крошечной крыши деревенского домика на фоне серовато-лилового неба среди десятка таких же. Уже почти ночью ты добираешься до него. Стоишь, задрав голову, жадно глотая морозный воздух. Но вместо широких ставней твои глаза с удивлением обводят узенькие забитые оконца, покосившееся крыльцо, почти пустую поленницу. Ветер вдруг утихает, такой же потрясенный. «Но это не мой дом!» На длинных пушистых ресницах медленно тают снежинки, смешиваясь со слезами. В глазах вспыхивает ужас и паника. Бедный, потерянный ребенок. Несчастное дитя. Мама! Ты несешься к другому, третьему дому, взбегаешь по ступенькам, колотишь крошечными кулачками в глухое дерево дверей. «Где же ты, мамочка!» Какие-то люди окружают тебя, что-то спрашивают, хватают за руки. Но слезы застилают глаза, в ушах молотком бешено стучит кровь. И не разобрать слов. И не разглядеть лиц. И невозможно что-либо изменить. Не разбить беспощадные оковы рока. Не вернуться назад, не исправить ошибок. Ничего. Ты можешь лишь принять то, что есть. Я не хочу так! Зеленые, цвета весенней, изумрудной листвы, глаза, казалось, с участием смотрели на нее сквозь агонию этих воспоминаний и противоречий. Дерзкая мысль рванула безрадостное покрывало перспективы. А вдруг? А что, если удастся вырваться? В конце концов, выбор у нее не так уж велик и отвратительно банален. Умереть либо быстро от собственного кинжала, либо долго под пытками своих прежних хозяев. Джен набрала воздуха в грудь, решаясь. – Господин Бран, послушайте, – она почему-то не могла выдержать его прямой пристальный взгляд и, опустив голову, уставилась в пустую тарелку. Копна светлых непослушных волос упала на лоб. – Вы не могли бы, - слова давались с трудом, - ну… вы знаете, вы же уже путешествовали так… наверняка... а я потом, я… – Девушка запнулась окончательно и еще ниже опустила голову, пряча лицо. Тонкие пальцы ее до боли вцепились в шершавую доску сиденья, словно это могло помочь; линия бровей сломалась и мучительно изогнулась. Мгновенье она не двигалась, потом вздохнула, прикрыв глаза и так, не разжимая век, как молитву, чуть слышно произнесла. – Пожалуйста, если это возможно, помогите мне выбраться отсюда. Время замерло прозрачным хрупким хрусталем. И тут же разбилось на мельчайшие неисчислимые осколки, под властным голосом внезапно очутившегося рядом темного эльфа, погребая под собой надежды беглянки на скорое спасение. Она, не меняя позы, продолжала сидеть, опустив голову. Незачем лишний раз показывать данмеру свой нрав. Особенно сейчас. И как хорошо, что волосы упали ей на лицо. Ибо щеки девушки вспыхнули. От негодования и наглости «серого».
Сообщение отредактировал Jane - 10.10.05 - 16:53
|