//С опозданием присоединяюсь ) Комната таяла в сиянии, стирающем очертания и контуры, словно кусочек сахара, погруженный в молоко. Напитанный ароматами изысканных духов и легким смолистым запахом дерева, источаемым нагревшейся на солнце вычурной мебелью из скайримской сосны, воздух, казалось, сам светился.
Жаркая, мечтательная тишина дышала размеренной сонной истомой... покуда ее не нарушил громкий, хотя и чрезвычайно мелодичный зевок. Никаких других звуков не воспоследовало, и сияющий полдень принялся восстанавливать тончайшее кружево из тишины и света, однако вскоре идиллия была нарушена вновь: из-под пурпурного балдахина, скрывающего ложе в центре комнаты, послышался недовольный женский голос. Не просто голос – это было восхитительное, глубокое контральто, бархатистую глубину которого не могла испортить даже утренняя хрипотца:
– Гуна! Гу-уна! Да где же эта бесполезная девчонка... Гуна!!
– Уже бегу, - откликнулся снизу тонкий девичий голосок и вслед за этим послышался частый топоток туфелек по ступенькам, приглушенный толстым ковром. Спустя несколько мгновений в спальню вбежала запыхавшаяся хорошенькая девочка лет двенадцати. – Да, госпожа?
– И где только тебя бесы носят! Ты почему меня не разбудила, мерзавка?! – прекрасный низкий голос дрожал от негодования. – Я же велела будить меня в десять!
– Я... я бу-удила вас, сударыня, - заикаясь от обиды и волнения, залепетала служанка. – Но вы назвали меня нехорошим словом и велели убираться с глаз долой, и бросили вслед подушку.
Гуна указала на плюшевую подушечку, валяющуюся на полпути от балдахина до дверей.
– Ах, негодная, еще лжет мне! – уже без особого воодушевления проворчала госпожа. – Не помню, чтобы ты меня будила... Маленькая мерзавка, лжет и еще смеет разбрасывать мои вещи!
– Но госпожа!..
– Полно! Полно! – вскричало певучее контральто. – Немедленно отправляйся в дом к этим Туморнам или как их там... и скажи, что госпоже Алоизе дурно, что госпожа Алоиза при смерти, погибая в цвете лет от жесточайшей муки, и потому не сможет прийти к ним сегодня заниматься вокалом с их очаровательной дочуркой.
– Что на этот раз совра... сообщить, госпожа? – тут же поправилась, невинно хлопая глазами, Гуна. – Что вы отравились несвежим яблочным пирогом?
– Нет, это уже было, - озабоченно пробормотала госпожа Алоиза. – Нужно придумать что-нибудь поновее, а то уже полгорода регулярно справляется у меня о моем желудке. Это, в конце концов, неприлично.
Полог откинулся, и на краю постели, лениво щурясь на яркий свет, заливающий спальню, уселась имперка средних лет. Спустив пятки на пол, она принялась похлопывать ими по полу в поисках меховых тапочек. Обувшись, Алоиза откинула с лица пряди длинных каштановых, отливающих медью волос и неспешно поднялась, вытягивая вверх оголившиеся из-под рукавов шелковой ночной сорочки смуглые руки. С удовольствием замурчав, она потянулась и дотронулась кончиками пальцев до верхней перекладины балдахина, являя довольно-таки высокий для женщины рост. Ее роскошные, налитые приятной глазу полнотой формы сами подсказывали, как их преподносить: Алоиза двигалась с томной ленцой, мягко покачиваясь при ходьбе всем телом. Однако когда нужно было не упустить то, чего она желала, ее движения становились поразительно точны, хватка цепкой, а рука была тяжелой, в чем не раз приходилось убедиться Гуне.
На ночном столике царил беспорядок: среди прочей мишуры, тут и там стояли шесть небольших рюмочек со следами бренди, на краю лежал ворох карт, собранных из нескольких колод. Похоже, зря она вчера засиделась до четырех утра за пасьянсами... и шестая рюмка, пожалуй, была лишней. Пятая тоже. В голове все еще немного гудело.
– Так вот, передай им... – Алоиза задумалась, подпирая подбородок длинными пальцами в перстнях. – Передай, что госпожа нездорова и жалуется на слабость и головные боли. Про больное горло, как в прошлый раз говорить не стоит – а то еще решат, что у меня пропал голос. Хотя про легкий кашель можешь упомянуть... или придумай что-нибудь сама, пора уже учиться хоть чему-то. Ступай, немедленно!
В это мгновение откуда-то с первого этажа донеслось приглушенное бряканье и шорох.
– Что это?! – брови Алоизы полезли вверх. – Кто это там шумит?! Ты что, опять позвала своих негодных подружек?
– Мне кажется, у нас завелись крысы, госпожа, - испуганным шепотом сообщила Гуна. – Сегодня все утро какие-то шорохи из подпола, я боюсь туда заходить. Может... может, мы все-таки заведем кошку? Вчера соседская девочка показывала мне ма-а-аленького такого котеночка, черного с белыми лапками, он такой милый...
– Вот еще чего! Мне хватает одного маленького наглого создания в своем доме, заводить еще одно я не намерена! – Алоиза красноречиво глянула на Гуну. Та вспыхнула, но промолчала. – Никаких домашних животных, ты слышала меня?! Я запрещаю! А чтобы избавиться от крыс, мы разложим в подвале отраву. На обратном пути зайди к этой аптекарше-данмерке и возьми у нее крысиного яду. Скажи, что я расплачусь с ней в конце месяца.
Гуна безнадежно кивнула. В последний раз Фалану Хлаалу долго ругалась, когда Гуна сообщила, что снова пришла брать в долг: сумма задолженности Алоизы и без того превышала все мыслимые пределы.
– Ну, чего встала?! – прикрикнула на нее Алоиза. – До вечера мне ждать, пока ты соизволишь сходить к Тирна... Турма... Акатош их дери!.. и вернешься, чтобы приготовить мне завтрак?!
– Сию минуту отправляюсь, госпожа, - служанка поклонилась и выбежала из комнаты.
Когда дверь за девочкой захлопнулась, Алоиза повернулась к зеркалу и придирчиво оглядела свое отражение. Брови надменно изогнулись, черные глаза прищурились. С минуту она вела бой взглядами со своим отражением, который, как и следовало ожидать, закончился ничьей. Полностью удовлетворенная своим внешним видом, Алоиза отыскала среди кучи безделушек, статуэток, вазочек и баночек, пузырьков с благовониями, флаконов духов и шкатулок на ночном столике кисет с табаком, ловко скрутила себе папироску, насадила ее на тонкий черный лакированный мундштук, длиной превосходящий протяженность руки от кончиков пальцев до локтя и, сотворив слабенькое «касание огня», закурила.
Ночная сорочка сползла с плеч, и Алоиза сбросила ее на пол. С изящной небрежностью она облачилась в платье, в котором любила выходить по утрам в столовую, так что плечи и грудь оставались игриво оголены, не стала утруждать она себя и шнурованием корсета. Выйдя на балкон, имперка картинно оперлась рукой о перила и глубоко затянулась табаком. Подставляя шею под поцелуи солнечных лучей, Алоиза запрокинула голову и выпустила дым через ноздри. Было бы недурно, если бы сейчас по улице проезжал какой-нибудь наследный принц в раззолоченной карете, который бы заметил прелестную Алоизу и осыпал ее своими милостями... но в этот момент по улице тащилась одна только деревенская старуха-рыбачка, шедшая в Скинград продавать свой улов. Проходя мимо дома Алоизы, она задрала голову и с неодобрением уставилась на нее, а потом, сплюнув, сердито забормотала под нос что-то о слишком свободных нравах современной молодежи.
– Проходи, проходи, бабка! – невежливо посоветовала ей Алоиза. Склонность к прекрасному в натуре певицы удивительно органично сочеталась с качествами самой ушлой из базарных торговок.
Так же сплюнув вслед старой карге, Алоиза оперлась локтями на перила. Взгляд ее внезапно упал на ставни слухового окошка, ведущего из подвала на улицу, распахнутые настежь.
– Ах, мерзавка! – процедила она, грызя мундштук белыми острыми зубами. – Еще смеет жаловаться, что у нас завелись крысы! Ну держись у меня, когда вернешься... Акатош дери этих бездарей!.. – раздумья Алоизы с легкостью, присущей женскому мышлению, изменили свой ход. Она с треском захлопнула балконную дверь, продолжая бормотать себе под нос: – В шестнадцать я пела на лучших сценах Имперского Города, сам император рукоплескал мне, а теперь малолетние бесталанные кривляки, прыщавые соплячки, сидящие на папенькиных денежных мешках, смеют указывать мне, когда мне приходить к ним давать уроки!
Пройдясь по комнате, Алоиза в сердцах смела с прикроватного столика все, что на нем было. Жалобный дребезг бокальчиков слегка успокоил ее, но тут музыкальное ухо вновь уловило шорох и вслед за ним не то на писк, не то тихое завывание, донесшиеся откуда-то из глубины дома. В совершенно дурном расположении духа певица бросила на кровать мундштук и, отшвыривая рассыпанные карты неистово шуршащим подолом, покинула спальню. Спустившись на первый этаж, она прошла на чисто прибранную кухню и, прихватив метлу, направилась к двери в подвал.
Из подпола на нее пахнуло холодным запахом подземелья, но Алоиза бестрепетно спустилась по каменным ступенькам лестницы вниз. Дойдя до решетчатых стоек с бутылками вина, она неспешно двинулась между рядами, выбирая наиболее подходящее к своему нынешнему настроению. Наконец, она вытянула подходящую бутылку – это было какое-то древнее, чрезвычайно дорогое бренди, которое муж привез из Морроувинда и которое они так и не распробовали вдвоем – вскоре он погиб, выполняя задание Легиона в этом проклятом пепельном краю.
Ворчание, раздавшееся откуда-то слева, из угла, едва освещенного светом факела на стене, заставило Алоизу вздрогнуть. А то, что она увидела вслед за этим, вынудило певицу исторгнуть самую высокую из нот, которую когда-либо рождали ее голосовые связки: из темноты на нее смотрели два немигающих желтых глаза. И глаза эти принадлежали отнюдь не крысе, а огромному лесному волку, развалившемуся среди мешков с провизией.
"Зачем же так громко? – Ррр, в чутких ушах которого сделалось очень больно от этого звука, поморщился и оскалился. – Ну и глотка! Любая волчица позавидует".
Прошло несколько мгновений, но человеческая самка продолжала истошно вопить, держа в одной руке бутылку с каким-то недобрым пойлом, а в другой палку с ветками на конце. Ррр зашевелился и с трудом приподнялся на лапы. Бок, из которого он с таким трудом час назад вытащил зубами стрелу охотника, занемел, но кровь из раны идти уже перестала. Волк был бы не против очутиться подальше от этого оказавшегося небезопасным места, но он потерял слишком много крови и очень ослаб. А ведь этот дом, стоящий на окраине, показался ему таким тихим, таким подходящим, чтобы укрыться и зализать раны... Конечно, будь Ррр в форме, он бы в два счета перегрыз горло этому ходячему приглашению к обеду, но, пожалуй, сейчас у него не хватило бы сил даже в прыжке опрокинуть жертву на пол.
Бутылка выскользнула из руки Алоизы и, ухнув об пол, с оглушительным дребезгом разбилась. Ррр так и взвился, готовый дать отпор: уши прижались, глаза сузились до злых щелок. Оскалив зубы и припадая на передние лапы, он пошел на женщину. Парализованная ужасом, та завопила пуще прежнего. И вдруг наверху, в гостиной над их головами будто что-то взорвалось. Дом затрясся, пол и стены заходили ходуном. Страшный грохот все нарастал, и вот к нему уже присоединились гулкие басовитые раскаты, похожие на ужасающий разъяренный рев, наверху скрежетало, рушилось, бухало, как будто кто-то непрестанно швырял там что-то огромное и тяжелое, от этих ударов трещали опорные балки над головой. Стало невыносимо душно и жарко... в воздухе отчетливо запахло смертью, грядущим убийством. В одно мгновение воздух сгустился до миллионов игл, которые вонзились в тела человека и зверя...
Сколько минуло времени – дракон ведает... Когда Алоиза пришла в себя, она лежала на боку, сжавшись в комочек на каменных плитах пола. Повернув голову, она совсем близко от себя увидела волчью морду. Зверь смотрел на Алоизу, не мигая, так, будто уже долгое время ожидал, когда она очнется. Не думая о том, что делает, она обхватила волка за крепкую шею, покрытую густой жесткой шерстью и, опираясь на него, с трудом поднялась на ноги. Зверь встал рядом, настолько близко, что прикоснулся боком к ее бедру. Алоиза потрепала его между прижатыми ушами.
– Ничего... – прошептала она хрипло. – Ничего... сейчас мы посмотрим...
Она не знала, на что именно собиралась посмотреть, но чувствовала, что ей надо что-то делать. И она откуда-то знала, что этот дикий зверь рядом никогда не причинит ей вреда.
Медленно, плотно прижавшись друг к другу, словно подпитывая друг друга храбростью, они дошли до лестницы наверх. Алоиза поднялась первой, следом за ней вскарабкался Ррр. Он не понимал, зачем идет вслед за человеческой женщиной, но он откуда-то знал, что так надо, и что он должен быть рядом и следовать за ней, пока что-то не изменится еще раз...
Гостиная представляла собой жуткое зрелище. Зал выгорела дотла, хотя пожара не было – иначе сгорел бы весь дом. На полу и в стенах зияли многочисленные проломы, несколько деревянных колонн, поддерживающих потолок, были расщеплены как зубочистки... Обстановка и вся мебель зала превратилась в обугленные развалины.
Алоиза с удивительным спокойствием разглядывала разгромленный дом, она не была ни поражена, ни серьезно напугана: как будто где-то за пределами сознания ей было отлично известно, что здесь произошло и причины его, а само произошедшее представлялось неким совершенно естественным следствием. Где-то в глубине души она все же ощущала легкую, приглушенную тревогу, но это беспокойство было столь же смутным как и
знание, не давая повода для появления истерики, которая неминуемо бы случилась, застань она свой дом в таком виде еще пару часов назад. Впрочем, возникло и какое-то новое, доселе незнакомое ощущение, ни на что не похожее состояние предельной собранности мысли при полном внешнем покое и расслабленности. Странные изменения произошли сегодня...
//Уточняю, если вдруг возникнут вопросы: Милиана, Алоиза вовсе не родственница печально знакомой Мари имперки Хельбрен )) Два независимо созданных персонажа, схожих своим вздорным характером, неплохо характеризуют наши стереотипы насчет уроженок Киродиила Сообщение отредактировал alpha - 09.09.08 - 11:47